[cunning]

[J]Minneapolis[/J] прочитайпрочитайпрочитай!)
Ну пожалуйста).

02.03.2011 в 16:24

Пишет  melmari:

Взгляд со стороны
Бета - anjinhos

У него пока глаза голубые, как земное небо, и удивленные. Я слышал, будто так бывает у всех младенцев. Странно. Он улыбается женщине, которую я приметил. Если бы братья мои узнали о том, что я наблюдаю за ними, они назвали бы меня сумасшедшим. Я – ангел.
Юродивый среди ангелов.
Некоторые смотрят на меня с презрением, некоторые с жалостью, но большинство равнодушны, как камни на пустынном острове. Им не интересны люди. Пожалуй, в глазах их я выгляжу, как чудак, изучающий червяков ради собственного удовольствия, если переосмыслить ангельские эмоции на человеческий лад. Я так давно наблюдаю за людьми, что приучился думать их категориями.
Скука – вот мой страшный грех. Братья, обычные ангелы, все время молятся, архангелы и серафимы как-то исполняют волю Его, а я за столько веков просто устал. Старшие чины ничего не рассказывают. У меня давно уже нет работы. Ангелы – воины Господни, но воевать им сейчас не с кем. Приказов не поступает. Мы – солдаты на привале, как сказали бы люди.
Не знаю, когда первый раз возникла мысль наблюдать за человечеством. Я задумался о людях, я впервые заинтересовался – почему Отец их создал, что сокрыто в них?
Какие они?
Зачем они этому миру?
Я стал всматриваться. Мне виделся в этом какой-то подвох. «Люди – жалкие, никчемные создания, не способные понять силу Его, обуреваемые пороками, поголовно грешные, слабовольные глупцы». Так думает большинство моих братьев. Так думаю я. Но единственное, чему меня научили люди – точка зрения может меняться. И практически каждое мнение бывает верным. Их теория относительности не лишена смысла и для ангелов.
Я смотрел на людей в целом. Они невероятно разные, жизни их бесконечно многообразны и очень коротки. Человек может упасть до уровня животного, но вознестись над ангелами в добродетели и чистоте помыслов. На все воля Божья.
Некоторое время назад я решил, что я никогда не пойму людей, если не понаблюдаю за одним человеком с рождения и до смерти.
Если хорошенько прислушаться к тому, что говорят люди, можно услышать тех, кто искренне возносит молитвы. И я прислушался. И выбрал.
- Пожалуйста, позаботься о нем, Господи. Ангелы, присмотрите за моим малышом.
Я встал – невидимый, без оболочки - сбоку от девушки, будущей матери. Я постарался понять, какая она. Светлые волнистые волосы. Улыбка. Голубое платье. Она поглаживала живот и смотрела на маленькую статуэтку ангела перед собой.
- Где ты его взяла? - спросил молодой человек, стоящий рядом с ней. Муж и отец ребенка, смотрел влюблено, Купидон здесь неплохо поработал.
- На гаражной распродаже. Всего за двадцать пять центов.
- Ну, хоть это радует, - усмехнулся мужчина.
- Эй! - притворно обиделась девушка.
- А тебе не кажется, что он… немного пошловатый?
- Нет, он милый. Сама не знаю, почему он мне так нравится. Нравится, и все.
- Ну, тогда и мне нравится, – улыбнулся отец, поцеловал ее и вышел из комнаты.
Женщина нахмурила лоб и слегка согнулась – ребенок зашевелился в животе.
- О.. Ну что же ты так пинаешься. Ах ты, сорванец. Все хорошо, малыш. Все хорошо. Ангелы присматривают за тобой…

Теперь ему два месяца. У него короткое имя «Дин», его мать зовут Мэри Винчестер, а отца Джон Винчестер.
Сейчас Мэри поет Дину колыбельную на ночь.
Иногда у меня появляется странное чувство, будто я жалею, что у ангелов нет матери.
Вряд ли все матери одинаковые. Но когда я смотрю на Мэри, я понимаю, почему Деву Марию причислили к лику святых.
У нее святые глаза, они светятся, когда она смотрит на ребенка. Я вместе с ней внимательно наблюдаю за ним: как он поворачивает голову, улыбается, закрывает глаза, засыпая. Тонкие веки подрагивают, маленькие пальцы комкают одеяло. Мать целует его в лоб и идет спать, руки ее хранят тепло младенца, ими она сейчас обнимет любимого мужчину. Я уже достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы сказать – она счастлива.

Для ангелов и тысячелетие – не такой уж большой срок. Дин растет быстро. Он любит, когда Джон подкидывает его в воздух – его щеки краснеют и он заливисто смеется. Когда Дин видит маму, он несется к ней со всех ног, раскинув руки, а Мэри приседает, чтобы обнять его, когда он врежется на полной скорости в ее любовь и ее заботу. Ему полтора года, ноги его еще заплетаются при беге, а язык - при произношении, и я не понимаю, как человеческим детям удается быть такими забавными. Раньше я наблюдал только за взрослыми. «Устами ребенка глаголет небо» - говорят они. Я подошел к Дину и шепнул ему: «Ангел…». Он огляделся, вытянул вперед одну руку, показывая на статуэтку, у которой все и началось, и сказал в своей манере, зажевав середину слова: «Аньел». Вчера Мэри давала ему эту статуэтку и рассказывала про нее какую-то выдуманную историю. И все-таки, может, люди не так уж неправы насчет этой пословицы?

Иногда у меня появляется странное чувство, будто я жалею, что у ангелов не бывает детства.
Вряд ли все дети одинаковые, но, если судить по Дину, они и вправду не знают греха. Просто не понимают, что это такое, как если бы вернулись в те времена, когда Адам и Ева еще не вкусили яблоко познания. Я закрываю глаза и представляю, как все земные дети бегают по райскому саду, подкидывая опавшие листья; как они сидят группками на полянах, в венках из цветов; как говорят друг с другом на общем своем языке, будто не было никогда падения Вавилонской башни. Я не уверен, греховны ли эти мысли. Знаю только – я бы хотел это увидеть.
Глаза у Дина из голубых уже давно превратились в зеленые. Волосы у него светлые, совсем как у матери. Ему нравятся игрушечные машинки, но еще больше – машина отца. Он даже научился хорошо выговаривать «Импала». Стоя возле окна, показывает на нее и кричит: «Импала, Импала!».
- Хорошо, приятель, мы скоро пойдем кататься, - говорит ему Джон.
- Вуууу… - взвывает Дин, подражая двигателю, крепко хватает папину руку и тащит его к двери. Он нетерпелив. Он упрямо поджимает губы, когда отец пытается объяснить ему, что надо хотя бы надеть ботинки, кивает, но пальцы разжимать отказывается. Держит, пока они не оказываются на улице, его пристегивают и Мэри садится рядом. Ему два года, сегодня выходной – воскресенье. Они доезжают до парка, где Дин со смехом прыгает в лужах от недавнего дождя, несколько раз поскальзывается, убегая от матери, зовущей его домой; движения его неловки, он вертит во все стороны головой и капли, упавшие с мокрых деревьев, светятся у него на лице. В конце концов, Дин падает, разбивая себе коленку; всхлипывая, подбегает к маме. Она закатывает штанину, дует на царапины, целует его, а Джон подхватывает на руки уже хохочущего от ощущения полета ребенка и они садятся в машину.
Я уже достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы сказать – Дин счастлив.

Проходит время. Я вижу, как Дин день за днем познает время и пространство, как его глаза становятся все взрослее, а мысли – глубже. Детей интересует только то, что мир может предложить им, а не то, что они могут предложить миру. Как будто все вокруг должно подчиняться их желаниям. Но Мэри хорошо его воспитывает, и Дин открывает для себя все больше. Ему три с половиной года, он научился складывать слова в предложения, и теперь на все имеет свое мнение. Джон пускает его посидеть на водительском кресле машины и показывает на многочисленные приборы.
- Вот так включаются дворники, сынок.
- Здесь нет дворников, папа, дворники – это люди. Они подметаю улицы, мне мама показывала.
- Нет, дворники моют стекла у машины, - смеется Джон. - Вот тут кнопка, которая их включает, видишь?
- Разве людей можно включить, папа? – со всей возможной серьезностью спрашивает Дин, внимательно глядя на отца.
У матери Дина объяснять вещи получается явно лучше.

В сентябре 1982 года по земному исчислению Мэри Винчестер говорит мужу, что ждет второго ребенка. Джон начинает обустраивать новую детскую. Дин носит ему молоток и гвозди, а он носит сына на руках.
С кухни Мэри зовет их обедать, и отец сажает мальчика на плечи, от чего тот приходит в полный восторг. Они спускаются по лестнице, Дин покачивается, обхватив голову Джона, и кричит: «Мама, теперь я могу достать облако? Я ведь выше всех, правда?». Его долго не могут заставить слезть с отцовских плеч, он хочет на улицу, чтобы доставать облака с неба. Дин преисполнен уверенности, что у него получится. Этот мальчик вообще редко сомневается в том, что говорит.
- Мама не сможет дотянуться, чтобы поцеловать тебя, Дин, - говорит Джон.
Ребенок со вздохом сползает в материнскую нежность, в шутку отбиваясь от поцелуев.
- Представляешь, их скоро будет двое? – спрашивает Мэри.
- Да. Каждый день представляю, – отвечает Джон, обнимая ее.
Вряд ли все отцы похожи на Джона Винчестера, но если судить по нему, то у Дина будет хорошее детство, а у Мэри – хороший муж. Они кружатся по кухне в подобии вальса, и Джон говорит:
- Потолок в детской почти готов.
Я уже достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы сказать – Джон счастлив.

Второго мая 1983 года у Дина рождается брат. Его называют в честь дедушки – Сэмом. Я второй раз удивляюсь, что у всех младенцев голубые глаза.
Дин ждал его появления едва ли не больше, чем родители. Ему четыре, он каждые пять минут за месяц перед рождением брата спрашивал, скоро ли тот появится.
- Мама, ну долго еще? Я хочу ему показать свои игрушки. Я покажу ему Бэтмена, которого мне папа купил. Ему понравится Бэтмен, правда?
- Еще чуть-чуть, малыш, - говорила Мэри. – Вот папа повесит шторы на окно, и Сэм появится.
- Мэри! – возмущенно охает Джон, а Дин уже бежит тащить его наверх, в будущую комнату младшего.
Когда Сэма привозят домой, и Мэри держит маленький сверток, мальчик выбегает на порог, подрагивая от напряжения. Он останавливается и смотрит. Джон сзади тихонько подталкивает его вперед, и он осторожно приближается. Мать наклоняется, чтобы показать Дину брата.
- Он спит, - говорит она. - Давай отнесем его в детскую.
У Дина в руках игрушка человека в маске и темном плаще, он сжимает ее дрожащими пальцами. Лицо у него ошарашенное.
- Хорошо, - наконец отвечает он. Голос тихий, и сам он тоже притихший.
Вечером они стоят у кроватки Сэма.
- Что с тобой, сынок? – спрашивает Мэри.
- Он такой маленький, мама. Я тоже был таким маленьким? Мне почему-то страшно, - отвечает Дин.
- Не бойся, глупый. Ты же знаешь, ангелы присматривают за тобой.
- А за ним?
- И за ним тоже. Но ты все же приглядывай за братом, хорошо?
- Ладно. А то вдруг ангелы про него забудут?
- Мэри, тебе надо отдохнуть, - говорит Джон. – Дин, приятель, ты поиграешь с Сэмом завтра.
- Спокойной ночи, Сэм, - шепчет Дин и кладет игрушку сбоку в его кроватку.

Я продолжаю наблюдать. Будто небеса живут своей жизнью, а я – своей. Глядя на братьев, мне мучительно хочется показать им Дина. Мне хочется сказать им: «Смотрите, вот мальчик. Он любит своего брата и своего отца, и чувства его искреннее, чем чувства ваши». Но когда ангелы пролетают мимо, их совершенные лица исполнены собственной значимостью. Они не поймут меня - они меня даже не замечают. И тогда я думаю, что неправ, и сомнения демонами окружают меня, и крылья мои никнут, а взгляд мой ищет живое лицо кого-то, с кем можно поговорить. Я восхищаюсь своими братьями. Они прекрасны, особенно серафимы, шестикрылые и многоликие, пламенеющие любовью к Богу. Вслед за ними идут херувимы, четырехкрылые и четырехликие, изливающие мудрость. Потом остальные. Я – в самом низу, обычный ангел. Неудавшийся экземпляр. Во время великой битвы, когда архангел Михаил свергнул Люцифера, светоносного, у меня было мало опыта. Ангельское юношество, когда еще не скучно жить. Да и какая тут скука? Небеса тогда горели, братья обнажали друг против друга сверкающие клинки, а я просто стоял и думал, что все неправильно. И даже когда рядом вспыхнули и погасли глаза моего любимого брата, Амейна, у меня не получилось поднять руку на ангела, который убил его. С тех пор меня за глаза называют изгоем, предавшим небесное воинство. Сначала я даже думал, что меня свергнут с небес, и мне суждено пасть на землю. Нелепо и страшно. Если сильно зажмуриться, можно представить падение: как взрываются болью мышцы, как выворачиваются суставы, как срывается кожа, как закручиваются и с хрустом ломаются крылья, как прорывается, разрывая тело, Благодать, дарованная мне Богом, как потом все померкнет, и я забуду, что когда-то был ангелом.
Многие братья считают меня трусом. Но мне не было страшно убивать восставших против воли Его. Просто… Все это было неправильно.
Я ангел-пацифист, и это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Бог приказал нам преклониться пред людьми. Павшие отказались. Остальные же согласились либо потому, что слишком боятся гнева Отца, либо потому, что слишком Его чтят. Но никто из тех, кого я знаю, не попытался понять, почему Он это сделал.
Мы в глубине души не согласились с Его решением. И в каждом из нас живет свой Люцифер, ведь его-то мотивы ясны как день. В каждом из нас – свой падший ангел. Просто не все об этом догадываются.
Я люблю Отца. Потому и начал наблюдать за людьми - ради Него, век за веком ожидая, что мне откроется Замысел. Но, даже если отбросить это, в какой-то момент просто стало интересно, какие они – люди.

Вот сейчас Дин держит на руках младшего. Тот чуть-чуть подрос, ему три месяца. У Дина хмурое лицо – брат плачет.
- Мама, Сэму плохо? – спрашивает Дин.
- Он просто хочет есть, сынок. Все нормально. Давай-ка его мне.
Дин неловко передает ребенка матери, облегченно выдыхает – Сэм тяжелый.
- Тебе помочь, мам?
- Нет, я сама.
- А папа скоро придет?
Лицо Мэри твердеет, и сама она застывает, но скоро расслабляется.
- Скоро, малыш, вечером.
- Почему ты грустишь?
Мэри с удивлением поднимает глаза, потом улыбается.
- Нет, милый, я не грущу. Просто задумалась. Пойдем, соберем твои игрушки.

Я смотрю, как предо мной разворачиваются кусочки человеческой жизни. Калейдоскоп важных и незначительных событий, слов, взглядов. Как одно влечет за собой другое, а память не в силах запомнить все, и бег времени стирает шрамы от царапин, впечатления от просмотренного мультика, вкус детского питания, слова, сказанные кем-то когда-то, ссоры родителей, когда он подходил к маме и говорил ей: «Не расстраивайся, мама. Папа любит тебя. И я люблю тебя. Я всегда буду рядом».
Детство Дина – смешанный клубок ощущений покоя, радости, волнения, любви. Мне не по себе, когда я думаю, насколько он хрупок, как легко его разломать. Все-таки дети – очень незащищенные существа. Мир их полон иллюзий, но потрясающе прост в своей наивности. Дети могут видеть то, что недоступно ни взрослым, ни ангелам, иначе, почему сейчас Дин смотрит на потолок с такой внимательной улыбкой? Я могу почувствовать его состояние: мальчишеское воображение рисует неведомые миры, волшебные истории, краски и музыку, которых не существует в природе, - все это переливается и меняется. Секунда – и новый образ, удивительная картинка.

Иногда у меня появляется странное чувство, будто я жалею, что ангелы не умеют мечтать.

Сэму исполнилось четыре месяца и он начал уверенней реагировать на окружающий мир, который будто немного расширился.
Сейчас Дин, подойдя к кроватке, вытянул руку над его лицом.
- Смотри, Сэм, самолет!
Дин гудит, изображая двигатель. Его рука движется вправо-влево, иногда резко забирая вверх или вниз, притормаживает перед поворотами, и глаза младенца следят за ладонью, он улыбается, протягивая к ней пальцы.
- Захожу на посадку, Сэмми! – говорит Дин и прикасается кончиками пальцев к носу брата, от чего у того глаза собираются в кучку. Сэм беззубо смеется, и Дин начинает хохотать вместе с ним, перегибаясь через бортик кровати.
- Дин, угадай, что я тебе принес? – говорит отец, заходя в комнату. – О, да у вас здесь веселье!
- Папа, я показывал ему самолет! Сэм такой смешной! – делится впечатлениями мальчик, когда Джон приседает рядом, потрепав его по голове. - А что ты принес?
- Угадай!
- Большое?
- Не очень.
- Зарплату?
- Причем тут моя зарплата? – смеется Джон.
- Мама сегодня по телефону кому-то говорила, что у тебя не очень большая зарплата.
- Нет, сынок, не зарплату. Лучше, - все еще посмеиваясь, многообещающе говорит отец.
Глаза Дина разгораются, он смотрит с надеждой, уже предвкушая будущую радость.
- Яркое?
- Тепло.
- Круглое?
- Горячо.
- Мяч? Да, пап? – с восторгом предполагает мальчик.
- Как ты узнал? Пойдем, опробуем во дворе, - отвечает довольный родитель.
- Смотрите не испачкайтесь, спортсмены, - улыбаясь, говорит вошедшая в комнату Мэри. – А я пока присмотрю за Сэмом.
Джон целует ее.
Хорошо, что они помирились, и Дину не нужно утешать мать после долгих телефонных разговоров и жалобного треньканья в сердцах брошенной на аппарат трубки. С точки зрения обычного ангела, люди чересчур ранимы и переживают из-за ничего не значащих вещей. Но с точки зрения ребенка, чьи родители ссорятся, их отношения друг с другом и отношение к нему – самое важное, что есть здесь и сейчас, а все вопросы философского, теологического или любого другого характера ровным счетом ничего не значат. И имеем ли мы право осуждать детей за это?

Уж я-то точно вряд ли. Большая часть моей жизни – никому не нужные размышления, полная пассивность, закупоренность в собственном мирке, взращивание бессмысленных попыток познания. Этот мальчик и то более деятелен. Братья бы отправили меня в психлечебницу для ангелов, если бы узнали о подобных мыслях. Они спеленали бы мне крылья, запихнули в смирительную рубашку, приходили бы раз в год полюбоваться на того, кто посчитал бестолкового человеческого ребенка в чем-то лучше себя. Только у ангелов нет такой лечебницы. Да, они были бы безмерно удивлены. Но хватит, ибо сказано нам: «Уныние - грех».

За один день ребенок может познать почти столько же, сколько взрослый – за месяц. Эта мысль недавно поразила меня. Я наблюдаю каждую прожитую Дином минуту. Вот начался новый виток его развития – новый день. Второе ноября 1983 года. Утро. Вкусные запахи с кухни заставляют откинуть одеяло. Мальчик потягивается, трет глаза, путается в тапочках и отцовских ласках, когда спускается вниз.
- Подуй сначала, Дин, а то обожжешься, - говорит Мэри, глядя, как он тянет руки к оладьям.
- Мам, а как ты их готовишь?
- Иди сюда, покажу. Смотри, если смешать муку, яйца, чуть-чуть сахара, сливочное масло и молоко, получится тесто. Ты льешь его на сковородку, обжариваешь, и получаются оладьи. Вкусно, правда?
- Ага! – говорит измазанный шоколадной пастой мальчик. – А с пастой еще вкуснее!
- Кто бы сомневался, - смеется мать, качая головой. - Теперь тебя отмывать полчаса.
- Мэри, я на работу, - говорит Джон.
- Удачи, милый. Ждем тебя вечером.
- Пап, а какая у тебя работа? Тебе обязательно уходить?
- От работы не отвертеться, сынок, тебя это тоже касается. Но это не так уж плохо. Ты пока поработай маминым помощником, хорошо?
- Ладно! Но сначала поиграю с Сэмом.
- Отлично, Дин! – говорит отец, переглядываясь с Мэри, прикрывающей рукой рот, чтобы не рассмеяться: это как раз та помощь, которая ей нужна.
- Постарайся не задерживаться, работяга, - говорит она напоследок.
Они остаются втроем. Дин притаскивает свои игрушки в комнату брата, расставляет все на полу. Автомобильная игрушечная дорога занимает больше всего места.
- Мам, зачем дорога разделена пополам полоской?
- Одна часть для машин, едущих вперед, а вторая…
- Для тех, кто едет обратно, да? – перебивает ее сын.
- Правильно.
- А что бывает, когда они встретятся?
- Ну, смотри, - говорит Мэри и садится рядом. – Это твоя машинка, а это – моя.
Игрушки, подталкиваемые пальцами, движутся навстречу друг другу.
- Нет, мам, давай ты будешь управлять за Сэма.
- Хорошо.
Вот фигурки почти поравнялись, осталась всего пара сантиметров.
- Что ты скажешь брату, Дин?
- Привет. Когда ты вырастешь, мама научит тебя готовить оладьи. Ты ведь научишь, мам?
- Конечно научу, милый.
- Мам, а что мне Сэм скажет?
- Он скажет: «Привет, Дин, я люблю тебя», - смеется Мэри и целует сына.
- Это можно только тебе и папе говорить, - уклоняется Дин.
- Почему же?
- Потому что я старше.
- Ну и что?
- Ну, мам! Так только девочки говорят.
- А папа что, девочка?
- Папа – это папа, - говорит Дин так, будто это все объясняет.
- «Привет, старший брат» - скажет Сэм. Так лучше? – смиряется мама.
- Да. Поехали дальше вместе! Только, чур Сэм сзади!
- А как же «уступать маленьким», Дин?
- Только не на дороге! – обиженно восклицает мальчик, они переглядываются и начинают вместе хохотать, потому что Дин и сам понимает, что это прозвучало смешно.
Весь день Дин наблюдает, как Мэри кормит младшего с ложечки, меняет ему пеленки и подгузники, укачивает, напевая под нос «Битлз». Кое о чем он спрашивает, что-то понимает сам. На обед они вместе готовят макароны с соусом, потом мама читает ему вслух книжку. Она называется «Маленький принц», про мальчика, который жил на крошечной планете, где росла одна капризная роза.
- Тебе понравилось, Дин? – спрашивает Мэри.
- Я бы хотел, чтобы Маленький Принц был моим другом, - говорит мальчик.
- Ты сам как Маленький Принц, милый, - улыбается его мама.
Перед сном Мэри берет Дина на руки. Они поднимаются наверх, Мэри включает свет в комнате Сэма.
- Скажем спокойной ночи братику.
Дин подбегает и целует брата в лоб.
- Пока, Сэм.
- Да, спи, сынок.
- Дин, - зовет отец, зашедший в комнату.
- Папа! – кричит мальчик и подбегает к Джону, подхватывающему его на руки.
- Сынок! Ну, что скажешь? Готов уже Сэмми погонять с нами мяч?
Дин мотает головой, смеясь, говорит: «Нет».
-Нет, - соглашается отец.
- Все хорошо? – спрашивает Мэри у мужа.
- Отлично, - отвечает он.
Мэри гладит его по плечу и выходит из комнаты.
- Приятных снов, Сэм, - кивает Джон младшему напоследок, унося обхватившего его шею Дина, уже начинающего засыпать.
Отец отнес Дина в спальню, поцеловав на ночь. Тот перевернулся на живот, уютно подперев щеку подушкой и еле заметно нахмурился, когда Джон убрал руку с его головы. Потом лицо мальчика разгладилось, и через несколько минут он окончательно погрузился в сон, наверняка подаривший ему неясные очертания волшебных животных, круглых планет с кратерами, Маленького Принца, мерцающих звезд и хвостатых комет, оставляющих сверкающую полоску в огромной глубине космоса.
Иногда у меня появляется странное чувство, будто я жалею, что ангелы не умеют видеть сны.

пожар

Дина разбудил отчаянный крик матери. И спокойствие взорвалось так внезапно, будто все эти ночные звезды упали, погаснув разом, планеты завращались бессмысленно и страшно, как безумные, чтобы раскидать свои тела в безвоздушном пространстве, срубая кометам головы метеоритными осколками, погребая под собой волшебных животных, Маленького Принца и самого Дина, ничего не осознающего, кроме схватившего под ребрами страха.

Я же понял, что случилось, заглянув внутрь. Мэри убил демон: ее тело было охвачено пламенем на том самом потолке, который Джон когда-то красил своими руками. Я и раньше догадывался, что мать Дина как-то связана с тем, что люди называют сказками: демонами, духами, нечистой силой, выродками Люцифера. И сейчас из-за одного из них мой эксперимент мог провалиться: возможно, Дин умрёт, и мне придется начать все сначала, искать нового младенца, снова наблюдать за его детством. Если бы я вмешался,то ангелы узнали об этом, и… Господи, о чем я думаю, что подумал бы Амейн? Он сказал бы: «Римиэль, и это то, что волнует тебя? Эксперимент? Не жизнь и не смерть божественного творенья, а провал наблюдения твоего?» Он очень любил людей, мой светлый брат, за которого я не смог отомстить. Все, кто искренне любили детей Божьих первыми погибли в той битве, и потому у нас нет больше ангелов, способных на подобное. А меня никогда не интересовала смерть отдельного человека. Но почему же так претит мысль, что надо будет искать другого ребенка, наблюдать за ним, изучать его? Что это? Привычка?

Дин судорожно натянул найденные на ощупь тапочки, вытянул перед собой руки, чтобы не наткнуться в темноте на мебель, и стал продвигаться дальше. В коридоре было светлее, и мальчик немного успокоился, может быть, подумав, что крик ему померещился. Было тихо: не слышно даже тиканья часов или скрипа половиц под ногами, будто в уши засунули вату. Было слишком тихо. А потом он поморщился от запаха гари, ударившего в нос, и сам дым клубами стал вырываться из двери в детскую Сэма, а дверной проем был озарен дрожащим огненным светом, от которого на стенах и полу коридора плясали блики. И вдруг прорвавшиеся через пелену тишины звуки показались оглушающими: треск огня, плач Сэма, тяжелые шаги Джона, который боком выбежал из комнаты, держа в руках младшего сына.
- Папа! – закричал Дин.
- Бери брата и беги на улицу! Не оборачивайся! Беги, Дин, беги! – закричал отец, отдавая младенца старшему, у которого хватило сил лишь на то, чтобы кивнуть.

Дин развернулся и побежал, прижимая к груди плачущего брата, стараясь двигаться как можно быстрее. Он пару раз чуть запнулся на лестнице, пытаясь разглядеть слезящимися от дыма глазами следующую ступеньку, слишком высокую для его ног. Лестница кончилась, Дин с разбегу пролетел оставшийся путь до выхода, с трудом открыл дверь, держа Сэма одной рукой, и выбежал наружу. И только тогда обернулся, подняв взгляд на светящееся окно.
- Не бойся, Сэмми, - твердо сказал Дин брату.
Брату, которого только что вынес из горящего дома.
- Скорее! –прокричал Джон, подхвативший обоих детей на руки, унося их подальше.
Дин так и не отвернулся, когда столп огня вырвался из окна детской, погребая под собой все: утренние и вечерние поцелуи, теплоту материнских рук, ее особенный безымянный запах, звук голоса, поющего ему на ночь колыбельные и читающего книги, безудержно нежный взгляд, бесполезные теперь игрушки, взбитые подушки, оладьи по утрам, цветочные шторы, автомобильную дорогу, кроватку Сэма с бортиками по бокам, цветы на подоконнике, ласковые объятия, - эту музыку, из которой состоит детство. Оставляя неизвестность и пустоту внутри. И прошлая жизнь Дина треснула, подобно новогоднему фонарику, и ему остались только осколки-воспоминания, которые режут руки, если их перебирать, и когда-нибудь, безусловно, потеряются почти все.
Потом они втроем долго сидели на улице, ожидая положенных опросов и разбирательств с полицией. И Джон прижимал к груди младшего, иногда сжимая рукой поседевшие за эту ночь волосы. А Дин прижался к его боку, бездумно глядя в одну точку перед собой. Не ведаю, что он там видел, но слез в его глазах не было. И потом, когда надо было идти, он шел за отцом на автомате, не реагируя ни на что, кроме звука его голоса.
Отец привел их в какой-то мотель, из тех, что поблизости, с двумя кроватями и тумбочкой, на которой стоит допотопный телевизор.
- Сэм сегодня поспит с тобой, ладно, Дин?
Дин кивнул, укладывая брата на одну из коек.
- Ложись, сынок, - приказным тоном сказал Джон, видно было, что слова давались ему нелегко, их приходилось выдавливать короткими порциями, они тёрли горло, как будто обходя засевший там комок, и оттого ему проще было приказывать, а не просить.
Дин лёг, долго слушая, как гремел в ванной отец, и тихо сопел на ухо спящий Сэм, как потом хлопнула дверь, и Джон вышел наружу. Мальчик аккуратно встал, на цыпочках подошёл к окну, из которого виден вход в номер. Он смотрел, как отец стоял, оперевшись спиной на стену, как он потом сполз по ней на пол, уткнувшись затылком в обшарпанное дерево. На его лицо легла тень, руки были бессильно вытянуты. Дин вернулся к своей кровати, прижав к себе брата, глаз он не закрывал. Потом с силой зажмурившись, мальчик еле слышно всхлипнул, и слезы начали скатываться по его щекам из-под прикрытых век. Дверь снова хлопнула, Джон прошёл и лёг на соседнюю кровать, не раздеваясь. Дин крепко стиснул зубы, еще сильнее обхватывая Сэма руками, он плакал беззвучно, чтобы не разбудить отца и брата, только плечи его подрагивали. Он заснул, когда бок подушки совсем промок, а за окном начинало всходить солнце.
За один день ребенок может познать столько же, сколько не каждый взрослый – за всю жизнь. Несколько раз после того, как он засыпал, Дин резко просыпался, распахивая в ужасе глаза, с не сорвавшимся криком на устах, судорожно оглядываясь, заново вспоминая все то, что случилось. Наверно, теперь ему снился рыжий огонь, забравший Мэри. И ничего кроме.
И теперь я не знал, стоит ли мне жалеть, что ангелы не могут видеть сны.

прода

А потом настал новый день, и прошлая жизнь осталась за горизонтом или улетела, подобно воздушному шарику, вырванному из детских рук ветром. Вот – он еще виднеется в небе ярким пятном, но его уже не вернуть обратно и даже не купить новый. Прошлое не продается.
Мэри Винчестер попала в рай.
Дин Винчестер остался на земле.
А мне почему-то кажется, что я нахожусь где-то между. Когда-то я считал, что быть справедливым и добрым – мое предназначение. После битвы оказалось, что мое предназначение – быть воином, и я провалил его. Не справился с работой. Когда–то я думал, что Любовь – божественна. Когда-то, когда мне было кого любить - я любил весь мир. Потом оказалось, что мир любить сложно, если война. И я любил только тех, кто дорог. Видимо, я был ребенком.
Дин – тоже ребенок. Он любил мир, пока мир любил его. Сейчас ему пять лет, но он взрослее своих сверстников на смерть матери. Он взрослее их на ответственность за брата и на отцовскую беспросветную тоску, на собственные ночные слезы, которые не хотят кончаться, на дешевый номер в отеле, на тяжелую вязкость кошмаров и режущих взглядов тех, кто знает, что случилось. Они проходят, опустив глаза, сочувственно вздыхают и шепчутся за спиной о несчастной судьбе детей и отца, о нелепой и страшной смерти матери, и я вижу, как Джон напрягается и ускоряет шаг, а Дин вжимает голову в плечи.
Через неделю после смерти Мэри отец говорит старшему сыну, что они уезжают.
- Мне надо кое-что уладить, сынок, а ты пока присмотри за Сэмми. Вечером мы поедем к моему другу.
Дин кивает – он не разговаривает со смерти матери.
- Я скоро вернусь. С вами останется Сара, ты ее должен помнить, она живет на углу. Эй, парень. Посмотри на меня.
Мальчик неподвижен, он стоит посреди комнаты, заваленной детскими пеленками и бутылочками, пакетами из-под продуктов и какими-то коробками, и выглядит равнодушным и растерянным одновременно. Равнодушна его поза, но выражение глаз, опущенных в пол, выдает страх, непонимание и сильную тревогу.
Мужчина подходит, садится на корточки, чтобы быть с ним примерно одного роста, кладет руки на маленькие плечи.
- Дин? Мама бы хотела, чтобы ты говорил с кем-то, сынок. Знаешь, я тоже хочу молчать. Долго-долго, много дней и лет подряд, я хотел бы просто молчать и ни с кем не разговаривать. Но она бы расстроилась, если бы я так сделал, правда? Мама всегда будет с нами, Дин. Она все про тебя знает, потому что смотрит на тебя прямо сейчас. Просто подумай об этом, ладно?
Джон посидел еще немного, слегка сжал плечи мальчика, будто желая подбодрить, со вздохом поднялся и направился к выходу. Он не обернулся. А Дин постоял чуть-чуть, потом поднял голову, будто решившись, сделал порывистый шаг за отцом и остановился от звука захлопывающейся двери и чужого голоса.
- Здравствуй, Дин. Я Сара. Твой папа попросил меня побыть с вами, пока он не вернется.
А дальше все завертелось, ожило, навалилось: заплакал Сэм, куда-то исчезла его смесь для питания, непрерывно болтала эта соседка из углового дома, под ногами вечно что-то мешалось, и Дин спотыкался, утешал брата, через силу слушал галдеж Сары, ждал отца. Наверное, больше всего ему сейчас хотелось заткнуть уши и залезть под одеяло, чтобы создать хилое подобие безопасности. Но вокруг все плыло и двигалось, как заведенное, и мальчику ничего не оставалось, кроме как следить за этим. Наконец, Сэмми был накормлен, переодет и мирно спал на кровати, болтающая соседка, поняв, что от Дина ничего не добьешься, присела читать журнал, а Джона все не было.
Мальчик осторожно прошел мимо Сары, двигаясь к дальней кровати, между ней и стеной было маленькое пространство с кучкой пыли на полу. Дин втиснулся туда и встал, прислонившись лбом к шершавым обоям. Я чувствовал, как его сердце сильно колотится, он делал глубокие вдохи через рот, будто стараясь успокоиться. Иногда он закрывал глаза, но тут же распахивал их, как если бы чего-то испугался. Мальчик волновался все больше, он сжимал трясущиеся руки в кулачки, накрывал одну другой. Не знаю, о чем он думал: о том, что смерть – страшна, о том, что огонь – безумен, что отец ушел навсегда и больше не вернется, что его пугает эта женщина, которую он видит второй раз в жизни, что Сэм проснется и начнет плакать, что ангелов не бывает…
Джон вернулся через полчаса, наверняка показавшиеся Дину вечностью. Сара тут же ушла, бросив на Джона сочувствующий взгляд, от чего тот скривился.
Дин так и стоял между стеной и кроватью, тихий, с каким-то нездешним взглядом.
- Сынок? – позвал его Джон, подходя поближе. – Мы должны ехать.
Мальчик вздрогнул, аккуратно развернулся, и первый раз поднял взгляд, посмотрев в глаза отцу.
- Я подумал, папа, - чуть слышно сказал он, стараясь угомонить трясущиеся руки.
- Это хорошо... – Джон запнулся, сглотнул. - Я люблю тебя, Дин, - продолжил он, обнимая мальчика. – Пойдем, соберем вещи.
- Ты только не уходи больше, - попросил сын, начавший потихоньку успокаиваться.
- Я постараюсь. Но у тебя есть Сэм, ладно? Ты ведь будешь за ним присматривать, на всякий случай?
- Мама бы хотела этого, да?
- Я не знаю, сынок. Я думаю, она бы хотела, чтобы вы всегда были вместе, потому что вы братья. Она бы хотела, чтобы ты заботился о нем, как старший.
- Ладно. Но ты все равно не уходи больше.
Джон опустил глаза, сглатывая комок в горле, а потом тихо спросил: «Ты долго стоял тут, Дин?»
И Дин опустил глаза.

Потом они быстро собрали вещи, Дин с Сэмом устроились на заднем сидении машины, и Джон выехал на шоссе, тянущееся из города, где остался обугленный дом, забирая с собой выжженные души и воспоминания о верящей в ангелов. Дин смотрел в окно, подняв глаза вверх, возможно, он силился разглядеть и запомнить тот самый воздушный шар, пока еще есть время. А может быть, чтобы не видеть знакомых мест, того парка с осенними листьями, где они гуляли когда-то, тех магазинов и вывесок, по которым Мэри потихоньку учила его читать; потому что Джон всегда говорил, что мужчины не плачут, а он бы заплакал, если бы увидел.
Сэм проснулся и начал вырываться, личико его сморщилось, будто он собирается заплакать. Брат поднял его, и тот завертел головой, разглядывая за окном ночной город. Дин прислонился к нему и тихо, чтобы не слышал отец, сказал: «Все говорят, что мама на небе, Сэмми. Я ее там не увидел, как ни смотрел, но, может быть, она тебя увидит, если ты будешь в окне. Поэтому не плачь, пожалуйста. Все будет хорошо, Сэмми».

Дин проснулся, когда машина затормозила.
- Мы на месте, - тихо сказал Джон, обернувшись к мальчикам. – Давай выбираться.
Отец вышел из машины, открыл заднюю дверь и взял Сэма. Дин вылез следом. Дом, к которому они подъехали, не был похож на их собственный, да и на те, что мальчик видел в Лоуренсе. Перед ним, во дворе, стояло много машин, некоторые из них были разбиты, повсюду валялись какие-то детали: покрышки, бамперы. Мальчик слегка вздрогнул, когда к ним подошел крепкий бородатый мужчина.
- Ну, здравствуй, Винчестер, - сказал он Джону.
- Привет, Бобби. Дин, познакомься, это Бобби Сингер. Мы побудем у него какое-то время.
- Здравствуйте, - неуверенно пробормотал мальчик.
Ему явно было неуютно и страшновато здесь, в пустынном незнакомом месте, он переминался с ноги на ногу и с тревогой оглядывался вокруг.
- Так вот ты какой, Дин. Пойдем, я покажу тебе свое жилище, - сказал Бобби и улыбнулся из-под кепки.
То ли из-за этой улыбки, то ли потому что отец положил ему на плечо руку, но Дин немного расслабился. Мужчина в бейсболке забрал их вещи из машины, и они зашли внутрь. Дом был большой, обжитый и неухоженный, как у всех одиноких мужчин: все было завалено книгами, какими-то бытовыми мелочами, типа мотков веревки, строительных инструментов и разных вещей совершенно непонятного предназначения. В комнате Джон уложил Сэма в импровизированную, явно самодельную детскую кроватку.
- Пусть спит, он устал, наверно. А мы пойдем перекусим, согласен?
- Ладно, - кивнул Дин. - Мы тут надолго, пап? – спросил он, пока они шли к кухне.
- Не знаю, сынок. Но ты не волнуйся, Бобби очень хороший человек, ты скоро сам это поймешь.
- Я не повар, так что не обессудьте, - признался им хозяин дома, когда они зашли в комнату.
Еда была простая: картошка с мясом и свежие овощи. В конце Дину досталась кружка молока с печеньем, а его отцу – стакан виски.
Я смотрел, как у этих людей зарождалось что-то невидимое и непознанное, какая-то негласная договоренность и связь: «Не говорить о Мэри, не смотреть сочувственно, пытаться жить нормально». Они вообще мало разговаривали. Только по вечерам Джон и Бобби подолгу сидели напротив друг друга, перекидываясь ничего не значащими на первый взгляд фразами, а когда засыпали дети, старший мужчина учил более молодого тому, что он знает о разной нечисти. И в такие часы этот осунувшийся человек с подавленным взглядом будто бы оживал и запоминал каждое слово.
А Дина Бобби учил читать и писать, и, когда Джон уезжал, они вместе заботились о Сэмми, прибирались в доме, выходили на крыльцо смотреть на дорогу – скоро ли вернется папа. Остального мира вокруг будто бы не существовало. Во дворе мальчик лазил по машинам – ему нравилось забираться внутрь и подолгу рассматривать приборную панель, а иногда он просто смотрел в запыленное окно очередного разбитого автомобиля. Бобби же подходил к нему и рассказывал что и для чего нужно, как починить машину, каким образом работает двигатель, и какое масло надо заливать внутрь. Мне кажется, в такие минуты Дин успокаивался и на некоторое время забывал случившееся.
Почти сразу после того, как они приехали к Сингеру, Джон взял за правило заставлять сына делать зарядку и разные упражнения. Наверное, готовил к не слишком хорошей жизни. Но это отвлекало ребенка от воспоминаний, делающих его взгляд стеклянным, а его самого – хрупким и ломким, будто собранным из кусочков, готовых в любой момент рассыпаться.
Да и вся их нынешняя жизнь, казалось, строилась на тонком льду: шаг не туда – с головой в холодную смерть, под темную воду погибшего в огне счастья. И стоит лишь надеяться, что этот лед со временем окрепнет и выведет их на твердую землю…
Я – наблюдатель, и у меня никогда не было семьи в людском понимании, поэтому их страхи, сомнения, боль, жажда мести мне неведомы… Так должно быть. Отчего же крылья будто тянет к земле, и почему я так давно не поднимал взгляда?
24 января 1983 года Дину исполняется пять. Он неплохо читает по слогам и считает до ста, знает многое о двигателях и моделях автомобилей, умеет ухаживать за братом не хуже любой няньки, очень мало разговаривает и никогда не улыбается.
Со смерти Мэри прошло почти три месяца, но когда Джон пытался научить сына разжигать костер, он отшатнулся, попятившись назад, будто его ударили, развернулся и рванул прочь, через несколько шагов уткнувшись в живот Бобби, который приобнял его, с укором посмотрев на Джона.
- Эй, все в порядке, малыш, - Сингер сделал попытку успокоить мальчика.
- Дин, я не хотел тебя напугать. Все нормально, ничего уже нет, видишь? – быстро говорил Джон, затаптывая начавший разгораться костер.
Мальчик осторожно посмотрел в его сторону, но от Бобби не отошел.
- Ты не должен бояться, ладно? – сказал тот. – Пойди, проверь, как там твой брат… - мужчина подтолкнул Дина в сторону дома, и паренёк пошел туда, ускоряя шаг.
- Ты что творишь, идиот? – шикнул Сингер на старшего Винчестера. – Еще не время! Он даже от плиты шарахается иногда.
- Я не знал.
- Конечно, тебе лишь бы он выполнял приказы! Загонял парня совсем! Ему пять, Джон! Ты себя помнишь, когда тебя пять было?
- Он должен быть готов ко всему! Я это делаю ради их безопасности, понимаешь?
- Делал бы ты помимо этого еще что-нибудь!
Джон устало опустился на землю, закрыл лицо ладонями.
- Черт, у меня ничего не получается, Бобби. Ничего. Я не могу больше, не могу, понимаешь… А Дин… он так похож на Мэри, до дрожи похож, и я… просто….
- Слушай, я знаю, это тяжело. Но ты должен собраться, у тебя два сына! И им нужно хоть какое-то подобие детства, а не то, что ты сейчас делаешь. Ты думаешь, Дину легче? Пацан все понимает, но не ноет и не жалуется. Иди-ка к нему, и с младшим тебе неплохо бы побольше времени проводить, не находишь?
Джон потер переносицу, тяжело выдохнул и поднялся.
- И что я ему скажу?
- А я откуда знаю? Это же твой ребенок.
Дина отец нашел возле кроватки младшего. Он стоял, вцепившись в бортик руками, так, что костяшки побелели.
- Эй, приятель… Дин… - Джон запнулся, подбирая слова. - Как Сэмми? – спросил он, ничего так и не придумав.
- Он смотрит, - тихо ответил мальчик.
Когда отец приблизился, младенец с любопытством перевел взгляд на него. И вдруг улыбнулся, безмятежно и радостно, будто не было никогда ничего страшного ни в их жизни, ни во всем мире во веки веков – так могут улыбаться только младенцы. Джон взял его на руки и присел на кровать, кивком подзывая второго сына. Тот медленно подошел и сел рядом, стараясь угомонить трясущиеся руки, комкая ткань своей рубашки. Они сидели, прижавшись друг к другу, но не так, как осенью, когда пожарные тушили их дом и мирное счастье, а так, будто на время забыли о том дне, глядя на Сэма. А когда младший начал кривляться, смешно вытягивая губы и руки навстречу их лицам, Джон, кажется, с удивлением обнаружил, что сам улыбается. Он аккуратно перевел взгляд на старшего, подмечая, что и его губы неуверенно трогает улыбка. Первая за три месяца.